любовь без цензуры

Ревность.

У Юты из-под ног выбивают почву. Ментально. Скрепя сердце сцепляет невидимые удила зубами, тяня одеяло спокойствие на собственную душу. Иногда самоконтроль равен нулю.
У ВинВина много свободы и мало ограничений. У него мало Юты в свободное время.
Задыхается от возмущения и огненного разочарования. Ощущает чужие касания, как ожоги на собственной коже. Не все понимают, но никто не рискует. Юта не лезет, однако благоразумно намекает. Глазами. ВинВину действительно стоит задуматься о собственном благополучии.

Ревность.

Юта не знаком со словом «свобода» и предпочитает держать на коротком поводке тех, кого искренне любит. Возможно это все «детские травмы», которые есть у каждого человека. А возможно чересчур собственник.
Рядом с Сыченом он ощущает себя маньяком. Одержимым. Бешенным.
Иногда прокусывает щеку изнутри до крови. Просто чтоб не портить прекрасную обстановку.
Ведь любовь Юты — обжигающий коктейль, которым ВинВин пьян до тошноты. Ураган, завораживающий и загоняющий в ловушку. Не успеешь оглянуться, как полноправно застрял в непроглядной тьме и пугающем контроле.

Ревность.

Каждое касание, слово и взгляд. Каждый след, мимолетная улыбка и фортуна. Каждый вдох и выдох. Юта — тиран, буквально наступает на горло. Душит Сычена словами любви, уничтожая каждую сладкую мысль о себе собственными повадками.
А все начиналось слишком благополучно.
Слишком влюблен.
Слишком независим.
Любовь одного может изматывать обоих.
— Да ты просто ублюдок! — кидает Сычен, громко захлопывая за собой дверь. Устраивать прилюдные истерики не в его правилах. А в правилах Юты. Травмировать и разрушать. Заново создавать и поклоняться.
Поломанный.
Но родной.
Даже слишком.
— А какого хуя он касался тебя так? — у Накамото нет степеней ревности есть только «мое» и «чужое». Причем работает все это как-то односторонне.
Юте заигрывать с Тэеном, флиртовать с Доеном, преданно смотреть в глаза Марка считается «нормой», а ВинВину держать ладонь Тэиля для моральной поддержки уже запрет.
— А как, по-твоему, поддерживают друг друга друзья? — выплеснуть в лицо оппонента агрессию и наболевшее. — Ты конченный придурок, Юта! — это ведь так правдоподобно — с пеной у рта доказывать собственную правоту.
Переходить на личности дело последнее, особенно если все это ссора с агрессивно-настроенным японцем.
Они могут не разговаривать неделями и месяцами, делать вид, что буквально не существуют друг для друга, но жесткий секс в гримерке, душе или машине расскажет всем о примирении. Юта не бывает тихим, а Сычену не слишком хочется его затыкать. Позволяет царапать свою спину, и кусать шею. Оставлять следы зубов. Потому что: «мой, слышишь?» И у него нет сил сопротивляться.
Бешенный цепной пес.
— Да вы еще бы там засосались, потому что «поддержка друзей это святое», — язвит, потому как больно. Пытается скрывать свои открытые раны, которые наносит самостоятельно.

Зависеть от человека хуевая затея.

Но в глубине души ВинВину это нравится. Нравится осознавать, что кто-то буквально дышит ради него. Живет. Существует.
— О, это у вас в Японии называется «дружеские отношения»? Это то, что, между нами, да? — Сычен старательно переходит границы. Потому что ему нужен перерыв от чужой назойливости и агрессии. Ему нужны спокойные вечера в компании книг или же его обожаемый хен.
Но только не Юта.
— Нет это то, что у вас в Китае называется цензурой. — никто никогда не произнесет этого вслух: американские горки в отношениях ломают. Они называют друг друга просто друзьями. А после целуются до опухших губ. Юта скажет, что безумно его любит. А Сычен добавит. Как самого близкого и родного друга. Возможно даже как родственную душу. Но не более.
Те самые слова не слетят просто так. Их нужно вымаливать на коленях и слезами. Вымаливать громкими: «пошел нахуй». Вымаливать игнором и злостью.
В Юту летит первый попавшийся предмет. Дуну хочется, чтоб это попало Юте в лицо. Но грациозный Накамото ловко уклоняется. Слышится громкий звон. Видимо была чья-то кружка или что-то такое.
— Пошел к черту! — Сычен делает пару шагов назад. От Юты не скрыться. Не спрятаться. Он чувствует чужие страхи на уровне инстинктов. Пробует на язык. Горько-сладко. ВинВин пахнет горькой болью, тэилевым одеколоном и сладкой, для Накамото, агонией любви.
Китаец не знает, но ощущает власть. Ощущает в себе те глубины, куда тянется Юта и что там его привлекает.

Ведь Тэен как-то сказал, что опасается Юту. Все тогда посмеялись и Накамото тоже.

Бархатное касание к шее и взгляд глаза в глаза. Черные глубины, те самые которые манят своей неизвестностью и желанием утонуть в них. ВинВин не осознает насколько имеет власть над Ютой. Насколько может придушить его за горло и заставить заткнуться. Накамото путает следы, пряча свою ебанную покорность под маской агрессивно-ревнивого уебка.
Мягкий язык касается щеки и очерчивает скулу.

Ведь тогда, когда Тэен признался, что опасается Юту, засмеялись все — даже сам Накамото.

Укус за мочку уха. Еще раз. И еще раз.
— Пошел нахуй, — шипит Дун, путая пальцы в чужих прядях на затылке. Притягивает ближе к себе, покоряет снова. Юта сто процентов исполнит любую просьбу. Безоговорочно спустится в Ад, если ВинВин скажет ему сделать это, — ревнивый ублюдок. Я ненавижу тебя.
Укус в шею и мокрый след по ворота футболки. Тяжелый вздох и еще пару шагов назад — чтоб упереться в шкаф. Почувствовать опору и дать зеленый свет наглому японцу.
— Ты мой, — обжигающий шепот в область ключиц, — и я выгрызу тебя у любого. — оковы с губ сняты. Потому что они только вдвоем.
Дун давит на чужие плечи, заставляя опуститься на колени. Юта первоклассно делает минеты и маленький червь ревности лижет грудную клетку изнутри вопросами по типу: «На ком учился японец?» или же «Сколько членов побывало в его глотке до него?»

Потому что в тот самый момент, когда Тэен сказал, что опасается Юту и буквально все смеялись, Дун понял.

Ревность. Ее следы опаляют грудную клетку Сычена. Юта выцеловывает мягкую кожу, старательно причиняя сладкую боль. Его пальцы — ловкие и тонкие — привычными движениями высвобождают возбужденный член китайца.
Юта заглатывает сразу и до основания. Совсем плюя на собственные рвотные позывы и желания поиграть. Просто Дуну нравится вот так и Накамото согласен запрятать собственные хотелки в дальний угол подсознания.
Слышится громкий, пронзительный вздох. Значит все делает верно.
Сычен предпочитает быть тихим, но позволяет Юте показывать всю глубину своего удовольствия.

Тэен ведь правда опасается Юту и Накамото это знает, пользуясь своим немым превосходством. Но с Дуном не срабатывало. Потому что в черных, неизведанных глубинах нет страха. И не было никогда.

Только ревность. Та самая, которая заставляет кровь струиться по венам с бешенной скоростью. Та самая, которая душит при каждом чужом касании к его Сычену.
Китаец стукается головой о фанерный шкаф, кусая пальцы. Но это не помогает — хлипкие стоны все-таки порождают бурю страсти внутри Юты. Побуждают брать глубже и активней сосать. Заставляют отдать себя без остатка.
Сычен — блядский магнит и запрещенка. Он уничтожает Юту сам того не понимая.
И единственное, что остается Накамото — ревновать, отгрызая свой кусок свободы у других участников.

Ведь каждый из них в глубине внимательных глаз опасается Юту, в то время как Дун ни капли не боится. Лишь дразнит, побуждая японца тонуть еще больше.

Кульминация слишком неожиданно накрывает обоих. И вязкая, почти бесцветная жидкость стекает по подбородку, капая на пол. В полутьме комнаты тяжело определить останутся ли следы их грязного преступления видны другим. И поцелуй, вяжущий, горький, со вкусом спермы, успокаивает бурю.

Ведь только с Сыченом Юта может понять.

— Еще раз так сделаешь, — китаец шипит, все еще с придыханием, — и я неделю не буду с тобой разговаривать.
Они ведь бро-бро и другие считают их родственными душами. Они сами говорят так другим, пряча следы от очередного укуса. Они разыгрывают сцены ревности и преданности друг другу.

Просто, потому что только с Сыченом Юта может понять, что такое любовь без цензуры.

---

holy sinner

A lover on the left
A sinner on the right
Panic! At the Disco — Casual Affair

— Мой Господь, я прощаю самому себе свои грехи, свои слабости и свою вину, и всё то, что есть плохого во мне или что я считаю плохим, — слышится звук дерева и твои красивые пальцы, хаотично держащие чётки, ещё больше дрожат. — Я отрекаюсь от всех суеверий и от веры в них, от участия в спиритических сеансах, от чтения гороскопов, предсказаний будущего, использования талисманов и заклинаний на счастье, — иногда мне кажется, что твоя искренность в этом посвящении не более, чем вспышка молнии. Твои брови сведены к переносице, а взгляд устремлён прямиком на Святые Лики. Наверняка ты знаешь каждого наизусть — в вашей духовной семинарии это ведь превыше. Иногда слышу твои рассказы о чьей-то мученической жизни. И эти чёртовы алтари, от которых бегут мурашки по коже. Конечно, тут лишь живописные отголоски того ренессансного возвышения религии. Красота тела. Твоего. Если Господь милосерден, то почему ты хранишь обет безбрачия? — Я выбираю Тебя моим единственным Господом и Спасителем, — ты раскраиваешь свою веру, которую строил на том самом крепком основании. Дробишь её максимально мелко, выстраивая заново на воскресных встречах. И субботних речах. Ты отрёкся от себя. Духовного. — Наполни меня Своим Святым Духом! — иногда с губ хочет сорваться вопрос: «а меня тебе мало?» Мы трахаемся почти каждый день и ты всегда просишь ещё. — Аминь.

Я знаю — ты давал эту клятву в собственном сердце и никак не можешь отказаться — ведь обет, данный Господу, — это навсегда. Но твоё «навсегда» настолько хрупкое, что ты царапаешь мою спину, скидывая «самую святую Библию» на пол. Грешный святой. Ты каждый день словно снимаешь с себя маску достойного пастора вместе с одеждой и белым воротничком, вешая на стул в собственном кабинете.

— Что тебя беспокоит, сын мой? — спокойный и размеренный — будто не ты пару часов назад умолял кончить тебе на лицо, жалобно скуля. Твой взгляд обращён на маленького ребёнка и вы смотритесь вполне гармонично — наверняка тебе не раз говорили об этом. Маленькие дети вызывают у тебя трепет и нежность. Ты любишь с ними часами рассуждать о тех религиозных догмах, которые вдолбили тебе во время обучения.

Но ты всегда был таким. Удивительно, что в стране, где Будда стоит на первом месте твоя семья предопределила себе католицизм. А тебе ведь так сильно нравились парни. Всегда. Но слово родителей — закон, и ты прилежно отучился, натягивая как петлю, белую ткань на свою шею. Наверняка ты даже мечтал о месте в ватиканской иерархии — не ври, туда хотят все. И твои сбережения стабильно пополняются на эту поездку. Твои родители для тебя всё. Но разве не Господь должен быть первее? Но этот приоритет всегда скатывается по ступеням вниз — как и твоя одежда священника после наших мокрых длинных поцелуев.

Вы мило беседуете, а я как долбанный призрак готического собора слежу за тобой из темноты зала. Когда тут закат, витражи красиво озаряют маленькие пылинки, кружащиеся в воздухе. Эфемерная Божья сила благословляет собственное место поклонения. В то время как ты агрессивно отсасываешь мне прям на одной из скамеек. Видеть тебя на коленях — один из моих фетишей. Золотой свет ласково очерчивает надоедливую прядь волос, мокрые губы и подбородок.

И я не заставляю тебя — ты сам жаждешь экспериментов. Меня.

— Спасибо, пастор! — ребёнок радостно улыбается и обнимает тебя. Эта картинка всегда вызывает странное волнение внутри меня. Уют.

Твой приход обожает такого очаровашку, как ты. Пара девушек даже пытались искусить тебя и забрать твою безгрешную девственность. Но тон, с которым ты их отчитывал, дал ясно понять: верность Богу превыше бренного тела. Хотя они очень даже миловидные. Особенно та — с большой грудью. А если бы у неё был член, ты бы упал на колени, задирая бархатную сутану?

Я знаю, что твоя паства не сильно меня жалует. Кажется, некоторые умеют читать мысли, а, может, это паранойя, которой изредка тебе так не хватает. Похоже, у тебя отсутствует инстинкт самосохранения, ведь ни разу, где бы я ни начинал активно целовать твои плечи, ты не останавливал меня. Очаровательные женщины с не менее очаровательными дочерями внимательно слушают твою очередную проповедь, которую я самолично скидывал со стола на пол. Ты каждый день каллиграфически выводишь буквы, а я каждый божий день бешено вколачиваюсь в твоё тело.

Забавно и смешно — наш первый поцелуй произошёл как раз таки в костёле, куда ты спешишь изо дня в день. Как часы. Рассматриваешь витражи, изучаешь архивы, перебираешь книги в своём мини-кабинете. Ты просто маленький грязный извращенец. И рвение быть здесь — лишь попытка отвлечься от пошлых мыслей в голове. А я знал тебя ещё до твоего семинария.

И непогода вполне удачно затащила меня в это священное место. Каждое Рождество ты ставишь красивых Марию и Христа перед входом, а позднее — умоляешь во имя всех долбанных святых дать тебе кончить.

— Ещё не надоело тут время просиживать? — садишься около меня, но в голосе не сквозит холодом. Твой вопрос — желание сделать соблазн более медовым. Сахарным. — Мы оба знаем, что ты ни во что не веришь.

— Быть атеистом и посещать твои проповеди — это так плохо? — твой запах — запах свечей, пыли и ладана. Противоречиво.

— Больше странно, — голос понижается на пару октав, ты оплетаешь меня бархатом, утягиваешь в плен. Кто из нас двоих ещё дьявол? — Не надоедает?

— Любой звук, выходящий из твоего рта, не надоедает, — улыбаюсь, заостряя взгляд на губах напротив. Таких мягких и горячих. Искусанных. Влажных. Изумительных. Желанных и страстных. Когда ты много сосёшь — они опухают и приобретают вишневый оттенок. Белая сперма весьма эстетично подчёркивает их алую кожу. — Ты такой грязный, — касаюсь пальцами сутаны на колене, делая вид, что тру несуществующее пятно. Наверняка некоторые прихожанки уже шипели бы на меня — ты неприкосновенное существо. Икона. Апостол, имеющий связь с самим Господом.

— Это всё архивы, — активно пожимаешь плечами, переводя намагниченный взгляд на пол. Туда, где миллионы цветных пятнышек образуют почти единый лик Христа. Иногда ты рассказываешь мне всё то, о чём учил. И понимая, что мне неинтересно, вздыхаешь. Это то, из чего ты состоишь: ебучие противоречия. Твоя вторая алчная сущность приоткрывает завесу, являя себя, только тогда, когда мы одни. Иногда ты пахнешь тальком. И орган, который стоит в глубине помещения, влечёт своей многогранностью. Ты не ладишь с ним, но смиренно учишься, беря уроки три раза в неделю. Другие говорят, у тебя музыкальный слух и пальцы пианиста. Изящные. Тонкие. Паучьи. Ловкие. Ты с грацией кота дрочишь мне, тонко играя на контрасте возбуждённого тела. — Я почти разобрался с тем самым отделом.

С тобой много, что можно обсудить. Эрудированный умелец буквально во всём к чему ни притронешься.

Только вот навсегда останешься одиночкой.

Говорят, тебя могут перевести в другой приход — ведь такому ангельскому личику нечего делать в богом забытом городке. И нет, между нами не любовь. Просто я знаю тебя уже давно, а ты умеешь западать прямо в сердце. Мой путь не проследует за тобой, потому как, уверен, ты сам приползёшь обратно.

— Я хочу трахнуть тебя прямо там, — мой шёпот обжигает твою мягкую шею. — Пока ты держишься пальцами за лестницу или стеллаж, — твоё дыхание учащается — это заметно сразу. Ты привык не подавать виду, но я знаю наизусть когда тебе нравится. — Думаю, в том помещении будут хорошо слышны твои стоны. Громкие и хриплые. Твои вздохи и просьбы. Наверняка нас смогут услышать, но разве тебя это остановит, грязный грешный святоша?

Грубые слова — давно не нонсенс в этом Храме Господнем.

Наш первый поцелуй произошёл сугубо по твоей инициативе. Как и секс. Ты плакал, когда просил больше и глубже. Плакал, когда кончил дважды за нашу близость. Просто напряжение выплеснулось белёсым пятном на твою чёрную сутану. Чёрную душу.

— Гореть тебе в аду, — ты улыбаешься, останавливая мою ладонь и отстраняясь.

— Как и тебе со мной, Отче, — великолепная игра — даже на людях держишь марку. Как во время одной из своих праведных речей: в твоей заднице умостилась чёртова пробка с небольшим зелёным камнем, а ты искусно продолжал рассказывать о благочестии. Тогда тебе даже не понадобилась растяжка пальцами — я сразу же вошёл, набирая нужный нам темп. — Ох, я очень согрешил, отпустите мои грехи?

Ты многозначительно смотришь мне вслед, замечая, что захожу не в ту часть где рассказывают, а в туда, где слушают.

Тебе нравится шибари, и иногда во время выступлений под сутаной твоё тело грубо связано верёвками. Каждый раз ты просишь чего-то жёсткого. Каждый раз ты опускаешься всё ниже и ниже. Но даже на этом дне присутствуют, свойственные тебе, изящность и высокомерие. Ты нуждаешься, а меня заставляешь наслаждаться и считать тебя высшей наградой.

— Ошибся комнатой? — ты запираешь дверь на щеколду, неосторожно открывая мне свою чувствительную шею и затылок.

— Скорее тобой, — ухмыляюсь, прижимаясь к тебе вплотную. Кажется, прямо сейчас я могу ощутить тебя насквозь. Каждую кость и мускул. Каждую часть твоего бренного тела. — Пастор, я настолько грешен, что мечтаю о вас каждую ночь.

— Прямо каждую? — ты принимаешь правила игры, переводя мою ладонь на свою шею. Я целую твой затылок, медленно спускаясь от линии волос до выпирающего позвонка. — Сын мой, вы ведь знаете, что служитель Бога не может ответить вам взаимностью из-за целибата.

— Но это не значит, что служитель Бога может отказать мне прямо сейчас, — у тебя сбилось дыхание, и я чувствую гулкий танец сердца через слои одежды. — Так ведь?

Тебя настолько легко уломать на секс, действительно, везде. Поворачиваешься и впиваешься горячим поцелуем в мои пересохшие губы, и я отвечаю взаимностью, оскверняя горькую праведность твоих уст. Дикость и необузданность хлещется в твоих тёмных глазах, радужку которых почти полностью затопил зрачок. Ты горишь от невозмутимого желания быть оттраханным «в твоём святом месте».

— Отче, я знаю, что Вы тут, — неожиданный стук заставляет тебя вздрогнуть. Ты напрягаешься всем телом и застываешь. — Мне нужно исповедаться… — голос кажется знакомым. Знакомым настолько, что позволяешь себе секундное расслабление.

— Проходи, дочь моя, — холодное спокойствие и ледяная безмятежность несмотря на то, что мои ладони уже гладят твои рёбра и норовят задрать такую надоевшую сутану. — Я выслушаю тебя прямо сейчас.

Ты определённо ищешь ситуации, в которых секс будет острее, чем нож. Ты как-то даже упоминал о лезвии на коже. Когда-нибудь, сладкий.

— Ты уверен? — мой шёпот снова обжигает твоё ухо, и это уже не остановить, даже если нас застукают.

Твои сочные губы в тон мне шепчут: «абсолютно».

— Святой Отец, — голос девушки до невероятия хлипкий и вязкий. Обволакивает уши, и мне хочется максимально скрыться от него. Она не увидит нас, но я знаю — она хотела бы быть на моём месте. — Я не знаю, с чего начать… — кажется, она плачет, но будем объективны — если она пыталась соблазнить тебя, то в ней ни капли святого.

Как и в тебе.

— Что тебя тревожит? — ровный и мягкий. Теперь. Словно мои касания никоим образом не задевают спокойствия. Вероятно, ты тренируешь собственную выдержку, часами стоя на коленях и перебирая чётки.

Сейчас ситуация ровно такая же, как в твоём кабинете совершенно недавно. Только тогда я был под столом, а ты восседал на стуле, как король. Император с красным от возбуждения членом и смазкой, капающей на твой красивый белый ковер. Ворсистый — когда мы трахались на нем у тебя остались багровые полосы-следы.

— Мои неутихающие чувства к Вам, святой Отец, — наверняка по ту сторону решётки она вытирает несуществующие слёзы со щёк. — Это так ужасно — ужасно сгорать от любви к Вам.

Тогда, в кабинете, ты ругал её же за попытку соблазна, когда она пришла к тебе почти без одежды. Удивительно, как её набожная матушка ещё не наказала негодницу. Мне пришлось крайне медленно и тихо тебе отсасывать, что было весьма некстати. Казалось, от желания кончить ты накричишь на неё или не выдержишь и громко заскулишь, но нет — твоя выдержка, воспитанная семинарским аскетизмом, дала свои плоды.

— Разве у тебя не появился прекрасный молодой человек? —мои руки задирают твою сутану на бёдрах, открывая брюки. — Я думал, у вас скоро венчание.

— Но я не люблю его, — девушка хнычет только больше, топая ногой. Будто это что-то решит.

Мне хватает пары секунд, чтоб стянуть твои штаны и бельё. К щиколоткам вниз и тихо. Ты слегка ёжишься, и кожа покрывается мелкими гусиными следами. Хватаешься непослушными пальцами за края решётчатой перегородки. Настолько крепко, что белеют костяшки. Тебе приходится прогнуться в спине, чтоб сутана не мешала, а плавно сползала с изгиба поясницы.

Чрезмерно спокоен. И в моей власти.

Слушать, как сильно ты нравишься другим, плавит изнутри оловом и ртутью. Но это не ревность — всего лишь осознание того, что ты неприкосновенный сосуд. Мой неприкосновенный сосуд. Не Господа Бога или этих людей.

— Дочь моя, — даже ощущая мой язык на своей чувствительной мягкой коже, ты удивительно стойко не выдаёшь себя. — Мы уже обсуждали это. И мой ответ всё тот же: нет.

Ты ни разу не говорил о своём отношении к гетеросексуальным отношениям, лишь один раз обмолвился, что всегда предпочитал мужчин. И, господь милосердный, учась в семинарии, сколько раз разбивалось твоё сердце?

Ты всегда был примерным мальчиком для своих родителей и святым пастором для паствы.

Но для меня ты падший грешник. И это заводит.

— Святой Отец, — она ощутимо хватается за решётку. Даже стоя на коленях в святом месте, она умудряется всё переворачивать с ног на голову. — До Вашего появления я совсем отчаялась. И я просила Бога, если он существует, то пусть ниспошлёт мне красивого ангела, который вернул бы мне веру в Него. И Он послал мне Вас. Понимаете?

Мой язык тщательно вылизывает твою задницу, пока прихожане свято верят в то, что ты ангел, посланный Богом. Замечательная абстракция и сюр. Чувствую, что от возбуждения твои колени дрожат, и ты скоро не выдержишь стоять. Но мучиться ожиданием — один из твоих фетишей.

— Дочь моя, — никогда не перейдёшь на личности, находясь в пределах Святого места. Иногда она ловит твои улыбки и думает, что они предназначены для неё. — Не стоит заблуждаться в этом, — а вот теперь твой голос по-настоящему дрожит. Будто ты окончательно растрогался её ответом. Пускай. Просто язык уверенно проходится по чувственному сфинктеру. Ты не можешь до конца расслабиться, и мне не удаётся попасть в твоё горячее нутро. Поэтому я использую все возможности — плавно надрачиваю возбуждённый член. Тебе чертовски хорошо, и, когда я делал это в последний раз, ты плакал и пылко просил не останавливаться. А в самый первый ты сказал, что это грязно. Но грязно это то, что тебе нравится.

Ты знаешь, что я ускорюсь лишь тогда, когда смогу ввести внутрь тебя свой язык, и, если честно, мне ужасно интересно, сколько ещё ты протянешь.

— Но Святой Отец, моя любовь к Вам — это то, что я так давно искала. Я вновь обрела веру в Господа и стала регулярно посещать все воскресные проповеди. Я стала молиться, как заведено. Пожалуйста, не отталкивайте меня… — я уж точно понимаю, о чём она говорит. Пусть между нами и нет любви, но разочарование, которое ты исцелил, много значит. Ведь улыбка и тепло, которыми ты одарил меня в самую первую встречу, дали неисправимую надежду.

Ведь я, правда, думал стать послушными католиком. Ради тебя.

Ты закрываешь рот ладонью, поскольку даже хвалёная выдержка трещит по швам. Я плавно трахаю тебя языком, ладонями широко раздвигая ягодицы. Чистое удовольствие для тебя.

Девушка воспринимает все за чистую монету, в самом деле думая, что ошеломила тебя.

— Святой Отец, давайте сбежим отсюда и начнём новую жизнь вдали от всех преград. Я знаю, что в глубине души Вы хотите этого, — её воспалённое сознание уже рисовало картины вашего прекрасного будущего, не желая воспринимать горькую реальность.

Моя ладонь ускоряется, и капли смазки капают прямо на твою обувь.

— Пожалуйста, перестань, — ты пытаешься злиться и показать своё наигранное негодование. — Мой ответ всегда будет «нет». Совсем скоро я буду венчать тебя и не желаю больше ничего подобного слышать.

— По ночам я представляю твои поцелуи, — самая последняя попытка — откровение. — И, как грубо ты берёшь меня на нашей кровати. Мой будущий муж абсолютно не понимает моих желаний, и наш секс — будничная серость.

Твоя ладонь путается в моих волосах, плотней прижимая голову к себе. Тебе так нужно глубже сейчас. Ещё глубже. Но я отстраняюсь и заменяю язык пальцами. Не такими длинными, как мой член, но больше, чем язык. Ты сводишь колени от немого удовольствия.

— У нас с тобой была бы прекрасная семья. Или же мы могли бы путешествовать по миру. Просто быть рядом друг с другом.

— У меня нет к Вам чувств, дочь моя. И никогда не будет — моё сердце целиком и полностью отдано только Господу Богу. Только ему, — голос на несколько тонов выше и сбитый. Дыхание учащённое и, если бы не решётка, она бы увидела твой алый румянец на щеках. Прощать грехи с трахающими задницу пальцами — что-то новенькое для нас обоих.

— Это ложь! Ложь! — девушка снова плачет. По-настоящему и искренне. Мне её жаль. Немного. Но я сгибаю пальцы, попадая чётко по простате, и ты оседаешь, громко охая. Точнее, скрываешь стон.

Если бы не она, я трахнул бы тебя прямо тут, заставляя спиной ощущать дерево решётки и хвататься пальцами за неё. Ведь всё, что тебя интересует — секс. И ты такой же типичный мужчина, как те, кого я знал раньше.

— Я отпускаю твою любовь, дочь моя, — крепче хватаешься за эту несчастную решётку. — Отпускает её и Господь Бог.

Это нельзя считать изменой, ведь ты бы так и сказал. Но любовь к другому — это разве не ложь?

Кабинка наполняется её всхлипами. Громкими и печальными. Но это не мешает мне продолжать долбиться пальцами в твою истерзанную простату, пуская горячие импульсы по телу. Ты течёшь и весь на пределе. Почти готов застонать вслух и кончить прямо при ней.

И я вовсе не стану тебя сдерживать, если ты проклянёшь всех и всё прямо сейчас.

Но это всё ещё не Рубикон. Судя по всему, ты не веришь в искренность любви. Совсем.

Она громко хлопает дверью, покидая исповедальню и ты тихо скулишь, скользя пальцами по перегородке, слегка царапая дерево.

— Любовь — странная штука, — шепчу тебе на ухо, слизывая капли пота с виска. Ты такой горячий. Ладонь ложится на влажную от пота шею, и я легко проникаю внутрь тебя. Даже несмотря на тщательную растяжку ты тугой. До умопомрачения. — Тому, кому она не нужна — предоставляется сполна, — резкий толчок заставляет задушено простонать, и выгнуться навстречу сильней. — Ты ужасен, ведь разбиваешь её сердце, знаешь? — мои пальцы грубо оттягивают нижнюю челюсть и попадают внутрь горячего рта. Ты вылизываешь их с особой тщательностью. Будто от этого зависит твоя жизнь. По твоему подбородку течёт слюна. — Бедная девушка. Бессердечный пастор, — каждое слово очерчено паузой и резким толчком, попадающим по простате. Я кусаю мочку твоего уха, доводя до беспредельного возбуждения.

Тебе всё равно нельзя громко стонать — можно тихо скулить.

Но надолго не хватает ни одного из нас. Стоит кончить тебе, как я кончаю следом. Тебе не следует оставаться с чужим членом в заднице в исповедальне. Ведь могут зайти, и даже решётка не скроет того, что нас тут двое.

— Ты веришь в параллельные Вселенные? — внезапно спрашиваешь, спустя несколько дней. Недавно было венчание, и ты сидишь, разглядывая витраж. Тебе часто приходится думать о всяких богоугодных вещах. Или сексе со мной. Но ни разу о научном.

И, не получив ответа, поворачиваешься лицом ко мне.

— Просто хочется верить, что там, в параллельной Вселенной, мы всё-таки вместе, — ты улыбаешься, и я не сразу понимаю, о чём речь. Ведь мне в голову никогда не… — Ты и я. Вместе. Как настоящая пара.

И я застываю.

Потому как неожиданно понимаю, что верю в эти самые дурацкие параллельные Вселенные сильнее, чем ты можешь себе представить.

---

целуй

Раны залечи, обнажая все запретные желания.
С одеждой падают от твоего сердца ключи,
Меняя сознание.

Целуй меня, целуй так откровенно; ты — необыкновенна.
Целуй меня, — и я стану твоим первым; любовью первой.

Alekseev — Целуй

Ты пригласил меня сам. Изначально, по самой наивной тупости, я был уверен, что это свидание. В голове эхо смеха. Своего же. Потому что возле тебя она, а внутри меня разнообразие отзеркаленной боли. Ты даже не знаешь ее имени. Как и я. Впрочем это не важно.
Развлечение и отдых связаны с тягучим сексом, которым пропитан воздух этого клуба. Ты говоришь: « Мы друзья…» и, обязательно, добавишь: «на съемках — почти самые лучшие». А я представляю, как целую твои губы и вдыхаю аромат твоего одеколона на своем запястье.
Внутри меня — разочарование, но не ревность. С самоистязанием покончено. Сцепление плавно отпущено и все спустило на тормоза. Как спущенная шина. Внутри меня воздух свободы. Которая, в принципе и так была в моем кармане. Только вот настолько ли очевидна?
— Все хорошо, бро? — Твоя ладонь ложится бабочкой на мое колено. Совсем по-дружески. Сердце пускает ритм играющей песни по телу. Твои глаза проникают внутрь, но проходят насквозь, не стараясь изучить. Ты пьян.
— Все супер. — Натянуто улыбаюсь, норовясь освободиться от острых пальцев. Они, словно, впиваются под кожу. Будто знают тайну внутри меня.
Я никогда не назову это любовью вечною, о каких пишут в новеллах. Волшебные сердечные ритмы и страх непринятости — никогда не станут моей правдой. Даже если это уже и есть правда. Отрицание очевидного — мой грех, который несу вдоль течения жизни.
Ее губы на твоей щеке и я откидываюсь на спинку диванчика. Необходимо расслабиться, раз мы за этим пришли. Твое дыхание около моего уха — блеф. Моя фантазия, пользуясь слабостью тела, играет на нервах.
Так привычно.
Я встаю от невидимых поцелуев и теплых ладоней. Я ложусь спать под чужими мягкими объятиями. Которых нет и в помине. Потому что мы друзья. И я ни капли не влюблен.
От отрицания до слез за день — никакая нервная система не выдержит. Моя уже трещит. Улыбаюсь, пытаясь флиртовать с кем-то возле. Но знаю — касания твои, даже невидимые, не заменит никто. Потому что это невыносимо больно. Будто олово или ртуть.
Расслабляюсь и почти закрываю глаза. Следить за тобой мне хватит и на чуть-чуть открытых век.
— Только не усни, — говоришь ты, но я почти не слышу.
В моей голове — фантазия наяву.
Твои губы пахнут миндалем, а на ощупь — мягкие, как лепестки. Ты целуешься мокро и вальяжно. Оставляешь слюну на моих губах и щеках. Проводишь языком вдоль скул, следом кусая одну из губ. Тебе нравится неожиданность и использовать момент.
Моя слабость — твое превосходство. В моей фантазии ты имеешь власть и страсть. Твоя улыбка обманчива, а от сладости характера — лишь горечь кофе. Который ты любишь пить.
Обязательно пальцами, уже, находишься под моей футболкой, оглаживая чувственную кожу. И я задыхаюсь, только лишь от одного твоего поцелуя в шею. Так легко довести до безумия, будучи фантазией. Мокрой фантазией, на которую дрочу каждую неделю. Снова ложь, но не стоит вдаваться в подробности. Вкус крови на моих губах. И это уже реальность.
Вытираю пальцем, смотря на тебя. Ты улыбаешься, и от этого моя фантазия еще более болезненно целует ключицу. Самое отвратительное — чувствовать твои руки, которые находятся на ее колене. Но это не так уж и страшно. Клянусь.
Вы о чем-то шепчетесь, и я чувствую твои слова мурашками на коже. Едва не всхлипываю. Невообразимо хорошо и ужасно одновременно. Потому что твоя ладонь на ее колене — уже на моем члене. Облизываю губы, слизывая невидимую паутину слюны. Ладонь крепче хватается за спинку дивана. Потому что ты грубо вылизываешь шею, оставляя укусы на ней.
Наши взгляды встречаются и мне приходится закусить губы. Потому что я вижу там отражение твоей будущей ночи. В которой нет места мне. Укусы становятся все больнее, а ладонь в моем белье больно сжимает головку. Снова вкус крови во рту.
Вы целуетесь так сладко и долго, будто уже знаете друг друга давно. Язык проходится по моему животу и застревает возле пуговицы джинсов. Чувство дискомфорта и «Ты тут явно лишний, бро» не мешают мне откровенно пялиться на ваши намеки на бурную ночь. Интересно, ты повезешь ее домой — твои ногти проходятся вдоль всего тела, заставляя выгнуться навстречу. Возможно, ты отымеешь ее прямо на своем комоде, который так вовремя оказался в коридоре — ладонь в белье грубо дрочит. Нет, скорее всего она, как минимум, отсосет прямо в машине, норовясь оседлать тебя там же — сильнее закусывая губу, все так же чувствуя соленую кровь.
Глупо застонать от своих фантазий, тем более находясь в клубе. Тем более, когда нет, хотя бы, прикрытия.
Снова стираю ладонью кровь. Всяко лучше, чем быть на ее месте. Потому что я не влюблен, и ты мне даже не нравишься.
Но твоя невидимая ладонь заставляет меня кончать, а губы — оставляют фантомные синяки. Это сводит с ума.
Ее ни капли не смущает мой взгляд, и, если было бы можно, она трахнулась бы с тобой прямо тут и сейчас. Потому что это нормально — хотеть кого-то, как ты.
И нет. Я не влюблен в тебя, ни на йоту.
Но твои губы такие мягкие и пахнут миндалем, что я сдаюсь в твой невидимый плен.
Каждое утро.
Каждую ночь.
Каждую жизнь.

---

Trouble

День и ночь поменялись местами.
Давай скорее встретимся, мой мир рушится,
Когда я вижу твои глаза.

Хорошо — это плохо, плохо — это хорошо.
Мир встал с ног на голову, я в беде.
Дорогая, от тебя одни неприятности.
У меня кружится голова,
Ведь неправильное кажется правильным,
Правильное — неправильным.
У меня проблемы.
Дорогая, ты проблема.

EXO — Trouble

EXO — Obsession
Little Mix — Down & Dirty

Через пять минут будет полночь. Мои глаза скользят по отпечаткам луны на потолке. Ненавижу полную темноту, но схожу с ума по тебе. Странная несостыковка личностных предпочтений. Черчу пальцем твое имя на своем бедре. Наверное, будь я полным идиотом, то сделал бы тату. Но я адекватен. Почти. На треть из четверти четвертей.
В один момент нас ловят около шкафа, а в другой — я сижу возле дверей твоей запертой гримерки. И, оказывается, это настоящая проблема. «Настоящая проблема» стоит клеймом на твоих губах, ресницах и пальцах. Которыми ты касаешься моей пылающей кожи. Ты холодный. Как ток, который проводит мое тело.
Отношения с девушкой — хорошо. Отношения с парнем — только на экранах. Но ты — настоящая проблема. Душишь проникновенным взглядом и топишь улыбкой. Твоей тело — в моей власти, но твое сердце не существует даже во Вселенной.
— Снова ты? — Спокойно и безразлично. Я страсть. Ты смерть. Смотрю снизу вверх, подмечая уставший взгляд и снятый макияж. На шее едва заметные следы моих отпечатков, а в воздухе запах сладкой косметики вперемешку с потом. — Я устал. — Медленно, но откровенно бестактно открываешь дверь, намереваясь оставить меня снаружи. Как надоевшего пса. Говорят, я на него похож. Даже ты держишь на поводке — зовешь, когда нужда потрахаться, и шлешь нахуй после очередной попытки подкатить.
Секс без обязательств, пожалуй, классная вещь. Но не с настоящей проблемой. Вроде тебя. Трахаю твою задницу, а ты — мой мозг и это классификация садомазохизма. Не отвечаешь на сообщения, но знаешь — примчусь по твоему первому звонку. Ебанная проблема, что зовется тобой.
— Подзаебало, знаешь… — хватаю твою ногу, с силой потянув вниз к себе. Я сильнее — ты знаешь это, потому не сопротивляешься силе притяжения. Ну почти, — ищи новую шлюху по вызову.
Тебя заводит жесткий секс и грязные слова, которые являются отражением внутреннего тебя. Пальцы скользят по джинсам вверх. Твое сердцебиение ускоряется. Ты таешь.
— И именно поэтому ты пришел трахнуть меня? — Слышится щелчок открываемой двери. — Браво, мистер логичность. — Пожимаешь плечами, но не двигаешься с места, смотря в черноту комнаты. Ладонь проходится по бедру, и пальцы касаются ремня.
— Не ты один имеешь право пользоваться другими. — В один из дней мы долго целуемся в гримерках, ты путаешь пальцы в моих волосах и кончаешь в белье от шепота. Тебе нравится риск. И быть пойманным возбуждает. Хренов эксбиционист.
Ты сделал меня таким же. Проще оправдаться, чем сказать: ты вытянул всю хуйню из моих внутренних черных уголков. Выволок это наружу и заставил руководить мной.
— Я не подписывал согласия на взаимность, — дергаешься, стараясь выпутаться из моих цепких пальцев. Но не хочешь этого на самом деле. Активный пассив. Надоедливый. Наша близость — трофей в твоих списках наград. Склоняешь в свою черноту из которой никогда не будет выхода. Как и входа. Запутал, унизил, поставил на колени, — потому твои претензии схожи с фанатскими. Ох, оппа снова не посмотрел в мою сторону, какая досада. Скажи, сладкий, уже основал фанклуб имени меня?
Стопроцентно знаешь куда бить. Ублюдок. Наши взгляды встречаются. Алмазная пыль садится пеплом моей влюбленности на твоих зрачках. Любовь плавно становится ненавистью. Трансформация настолько привычна, что ты ухмыляешься. Читаешь меня, как открытую книгу.
— Навязчивая идея. — Это лишь начало. Завожусь от твоего безразличия как от щелчка выключателя. Мимолетная искра серебрится на пряжке твоего ремня. Мои имя выгравировано укусами на твоем теле. Никогда не спрашивал какой по счету я у тебя. Как и ты у меня. Первый, сотый, тысячный — моя ревность не коснется сердца из-за отсутствия истинных чувств.
— Мне почти обидно. — Дразнишь внутреннее достоинство. Играешь с его остатками, располосывая на мелкую бахрому. Мои чувства осторожно стекают к пальцам ненавистью. Болью, которую ты так любишь испытывать. Потому что защитный механизм — агрессия, которая остается на твоей коже.
Мы созависимы. Но никак не влюблены.
— Ебучая проблема. — Луна освещает твою ухмылку. — Я трахну тебя прямо здесь. — Свои эротические фантазии ты записываешь взглядами на меня. И мне не приходится долго гадать в какой из комнаты ты захочешь меня в следующий раз.
И прямо сейчас ты стопроцентно кричишь «да».
Позиции меняются, когда я не нахожу сопротивления и дверь закрывается. С нашей стороны. Ты отдаешь себя в мое стопроцентное владение. Лишь на пару часов. А позже — снова будешь отгонять, шепелявя грубые слова в мой адрес.
— Как ты меня заебал. — Злобно проговариваешь в область моей ширинки. Выцеловываешь низ живота, рывками стягивая джинсы вниз.
— Наверняка в соревновании минета ты занял бы победное место. — Не дожидаясь резко хватаю за пряди и вбиваюсь в твой рот. Плевать на слезы и кашель. Плевать даже на твои ногти на моих бедрах. Животная страсть колотится изнутри. Потому что можно.
Потому что это то, ради чего ты выбрал меня.
— До тебя мне точно далеко, — отвечаешь сиплым голосом. У тебя уже красные губы и слюна на шее, — в конкурсе на лучший отсос твое первое место, котенок. — Сладость злит еще больше — сжимаю твои волосы на затылке и тяну почти до хруста назад. Резко и больно.
— Я войду в тебя без подготовки, — ты умеешь читать по губам. Злость больно сжимает скулы. Выплеснуть все это в тебя — самое необходимое сейчас, — надоедливый мудак. — Я знаю, что завтра на людях ты будешь мило трогать мою ладонь и кивать на мои мимолетные просьбы. Ложь — твоя основная составляющая. Ложь — это ты сам. Снова толкаюсь в твой влажный рот, скользя вниз по горлу. — Ненавижу тебя. — Тебе нравится быть жертвой с острыми ногтями. Нравится давать отпор, находясь в добровольном плену.
В твоих глазах читается немое желание — ведь правильная личность всегда на страже твоего рта. Но черти заставляют просить войти глубже и сильнее. Кажется, что почти нигде на съемочной площадке не осталось места, где бы мой член не побывал в тебе. Я драл тебя на столе режиссера во время обеденного перерыва. Ты отсасывал мне во время одного из «дохуя важных обсуждений». Тебе почти попало за отсутствие тогда. И это то, что тебе нужно.
Когда я оказываюсь в тебе, ты закрываешь рот рукой. Причинять тебе боль — неоспоримое правило, которое ты ввел сам по себе. Внутри тебя — пусто и поведение всего-лишь попытка вернуть себя в жизнь.
Горячий шепот обжигает ушко, когда ты просишь еще. Я даже не дал тебе привыкнуть, а ты уже просишь продолжения.
— Такой отвратительный, — говорю четко и внятно, — меня тошнит от тебя. — Меня тошнит от любого траха с тобой. Потому что это вызывает привыкание. — Ебанная проблема. — Вижу прозрачные влажные дорожки на щеках. Похуй — ты достигнешь оргазма даже рыдая взахлеб. Делаешь правильное — уродливой мишурой.
Ведь отношения с парнем — только на экране.
— Блядь, — громко скулишь, кусая губы до белизны. Наверняка даже чувствуешь боль. Мои толчки резкие и на всю длину, и ты трешься спиной об собственную дверь, запрокидывая голову, — какая же ты сука.
Нельзя шуметь — твои стоны тонут в твоем кулаке. Страсть в груди концентрируется на твоей шее. Визажисты заебутся замазывать укусы. Пальцы до боли сжимают бедра, и злоба становится отзвуком ненависти.
Ты кончаешь первым пачкая спермой мою футболку. Пару капель попало даже на подбородок. И это рождает самый пик моей ненависти к тебе. Агрессия выплескивается в тебя, стекая по бедрам вниз.
Наверняка было бы правильно закатить пару скандалов с битьем посуды. И самое отвратительное желание — хотеть тебя всем, что есть во мне.
Мы созависимы.
И ты все такая же ебанная проблема.
Отдаленная, агрессивная, не поддающаяся дрессировке.
Но моя.

---

она

с нашей последней встречи в парке прошло два года. иногда я все еще думаю о ее синих глазах и волосах, что пахнут, как летняя трава. тогда мы решили, что будем самыми настоящими друзьями.
этот неудачный поход на природу закончился почти невкусным кофе в кафешке на пересечении двух маленьких улочек. мне было неловко даже дышать, в то время как ложка в ее пальцах ловко уничтожала порцию мороженого.
на улице — неимоверное лето от которого жарко даже при вдохе, а кондиционер тут совсем никакой.
— это было глупо с моей стороны, да? — ее голос заставил меня вздрогнуть. на секунду, я почти потеряла координацию в родном языке.
— глупо что? — глупость это — заказывать летом кофе, вместо приятного лимонада, или холодного чая. но я лишь сказала то, что первое увидела в меню.
— пытаться тебе понравиться. — очередная порция ее слов окатила огненным пламенем по спине. мы все обсудили — ее глаза наполнены детской наивностью и кучей вопросов, которые никогда не найдут ответа в человеческих душах и сердцах. мы все обсудили. она знает ответ.
— я все понимаю… глупость это нечто абстрактное. — я попыталась исправить ситуацию, направляя в одно из тех направлений, где она лавировала ловкими, запутанными ответами. мне нравилось слушать ее детский лепет и энтузиазм, с которым она верила во все это. — а ты всего-лишь девушка. одна из миллионов таких же.
кто-то открыл дверь, впуская горячий воздух внутрь. это даже похоже на ветер — ее платье неловко приподнялось, оголяя мягкие коленки и загорелую кожу. ловкие пальцы с несуществующей грацией оправили непослушную ткань. маленькие складочки слишком красиво очертили девственные бедра. она любила платья даже в минусовую температуру.
— да. — очередная ложка сладости растаяла на языке. — а ты особенная. ты одна из тех особенных девушек, что я встречала на своем пути. — мы обе знаем — она говорит это каждой. каждой с кем встречается на своей тропинке жизни. — ты сказала, что все понимаешь, но не понимаешь лишь одного. — она закусила губу, словно раздумывая заканчивать ли начатое. — ты не понимаешь, как это — чувствовать.
философия на пустые темы это то, из чего она состоит. наши длинные, полуночные разговоры на тему романтичности луны и розовых облаков. это все — огромная часть ее наивной души.
— не правда. то, что я не чувствую ничего сейчас, не значит, что я не чувствовала это вообще. мне просто попадались неправильные люди. ты ведь понимаешь о чем я, верно? — она выпятила нижнюю губу, пытаясь произвести мгновенный поиск в своей картотеке воспоминаний. она сама состоит из вселенского хаоса и магнитных бурь в голове и ногах. — это то самое, когда те, кого любишь ты, абсолютно не любят тебя. используют. пытаются уничтожить своим безразличием. когда тебя окружают такие и ты сама влюбляешься в подобных — становишься такой же. — мне казалось, я сказала самую простую истину, что понял бы даже маленький пятилетний ребенок. но не она. она читала заумные книжки, только при наличие картинок в них. а ее увлечением было искусство с двумя с во втором случае.
— а зачем ты стала такой же? — этот вопрос застал врасплох. неужели она снова все прослушала?
часто ее мозг прожевывал ту нелепую для нее информацию, превращая ее в однотипный звук, который вылетал только влетев. она забывала факты и имена. даже дни рождения. но помнила подробности, которые считались нелепицей. имя прабабушки, кличку первого пса и даже чьи-то секреты в пятилетнем возрасте. мне нравилось слушать рандомные мысли, что как по щелчку пальцев вылетали из ее неконтролируемого рта.
— я же сказала… — мне совсем не хотелось повторять эту грустную историю. защемило где-то в солнечном сплетении, а в глаза попал песок.
— нет же. — она прямо прервала меня, хмурясь. — зачем ты захотела стать такой же? ведь ничего в этом огромном мире не происходит просто так. — она ребенок. я знаю это. — чтобы стать кем-то, нужно этого захотеть и приложить усилия. зачем ты стала такой же? — скользя по ободку блюдечка ее пальцы стерли белые следы. она улыбалась как тогда, когда мы познакомились. иногда она мечтала стать моделью, но никогда не хотела этого всерьез.
— потому что так мне не будет больно. — мы часто обнимались, лежа на полу в моей квартире. ее кондиционер для волос пах совсем как скошенная трава из моего детства. иногда, пальцами, она чертила на воображаемом небе звезды и давала им имена. — так я смогу быть собой и думать, прежде чем что-то делать. потому что…
— потому что мозг умный, а сердце глупо. — шагая по столу ее ноготки почти неслышно цокали. а может это цокали часы на ее запястье. — мне много кто так говорит.
пришел официант и унес растаявшее мороженое, которое она упрямо не захотела теперь есть. в ее понятия «вкусно» входил даже внешний вид. иногда она отказывалась от лекарств из-за цвета.
— знаешь. — шаткое молчание, разрушенное этим словом осталось лежать маленьким листком, прилетевшим из открытой двери. — иногда я хочу вырвать свое глупое сердце и принести его в жертву мозгу. потому что мне не нравится чувствовать боль. мне не нравится влюбляться и делать так, как велит мое маленькое сердце. и тогда я бы стала такой как ты — не умеющей давать взаимность и жалеющей об этом. я бы стала лучше тебя понимать. но… — ее голубые глаза очертили стол. она избегала моего взгляда. — но именно мой мозг отказывается от жертвы. он говорит: «отказавшись от сердца — ты станешь предателем. потому что твои чувства — это часть тебя». и даже моя боль — это ведь тоже я. это то, кем я была вчера и кем буду завтра.
волосы около ее уха нетерпеливо лезли в рот от горячего ветра, но застревали на сухих губах. иногда она злилась на саму себя, изливая нелепую ярость на ближнего друга.
— я знаю, что ты умеешь чувствовать. — ее монолог был похож на сухую изморозь зимним утром. — просто еще не встретила того самого человечка. это как магия, знаешь? волшебство. от взгляда на нее у тебя перехватит дыхание, и во рту станет целая пустыня. и абсолютно не важно какой она будет: возможно ее волосы будут у колен, а может около уха. возможно она будет кудрявой рыжей, а возможно блондинкой с синими прядями. может у нее будет книжка в руках, а может и скейт. но она сто процентов украдет твое сердце. она дотронется своим взглядом до твоих льдинок и заставит заново смотреть на мир. ты будешь любить ее пальцы и целовать кончики ресниц. потому что ты умеешь чувствовать. я знаю это.
я улыбнулась. чертовски круто быть романтиком в душе. она видела васильковые поля в чужих глазах и лавандовые россыпи в интимных касаниях. мне хотелось так же. но я не могла. мы обе это знали.
— знаю, что такие как я — не делают из пепла фениксов. такие как я — лечат долгими разговорами и укладывают спать, целуя в лоб. такие как я — лишь замечательные друзья — не умею зажигать чужое сердце, не могу влюбить в себя. потому что ты права — я самая обычная. такая же как и другие. но ты особенная, просто помни это.
она улыбнулась официанту, поправляя складки на платье. тогда мы решили, что будем самыми настоящими друзьями, которые не увидятся больше никогда.
с нашей последней встречи в парке прошло почти два года. иногда я все еще думаю о ее синих глазах и волосах, что пахнут, как летняя трава.
а еще я все чаще думаю о ее словах.
такие как она не зажигают сердце. такие как она сжигают его дотла, когда понимаешь, что уже слишком поздно что-то менять.

---

Хи-хи-хи
Приказ-есть приказ

---

20.08.2010 в 17:01

Пишет  кукуська Химе:

Приветствую,  Зов горного ветра Рада видеть))))))) Что привело?